Размышления – О месте, котором нельзя называть вслух (с)
Мой друг Роман Татаренков написал опус о нашем совместном путешествии. Этот его литературный талант стал для меня открытием и предметом зависти. Что касается содержания — так оно и было:
Горная Шория — удивительная страна на юге Кузбасса, по размерам совсем не уступающая Бельгии. Девять десятых ее территории покрыто непроходимой тайгой, а плотность населения — менее 5 человек на квадратный километр. Она не поражает головокружительной высотой горных пиков и опасной стремительностью рек. Ее красота не подавляет суровым своим величием — природа Шории завораживает плавными очертаниями покрытых тайгой сопок, над которыми каменными чудо-богатырями поднимаются седоглавые гольцы. Она очаровывает прозрачными до дна горными реками и околдовывает таинственными глубинами пещер. Ее воздух — целебный настой хвои и таежного разнотравья. Ее лес — настоящая кладовая. И лес этот – настоящий. Лес, в котором живет медведь (с).
У каждого, кто хоть раз посетил эту землю — своя Шория. Для одних — это захватывающий полет на горных лыжах по заснеженному склону, для других – бездонная чернота неба и огромные фонари звезд, какие бывают в горах, для третьих же – рассвет на полянке, усыпанной «Венериными башмачками» или утренний рев марала.
Свое название она получила от малочисленного самобытного народа — шорцев, предки которых на всю Сибирь славились умением выплавлять железо. Именно их казаки-первопроходцы называли «кузнецкими татарами». И первый русский острог на этой земле был назван Кузнецким. И название Кузнецкого Алатау – «пестрых гор» — тоже оттуда.
Самый известный хребет нагорья – Тигер-тыш, Поднебесные зубья. А жд-станция – Лужба, «место, которое не называют вслух» (с), — известное любому сибиряку, хоть раз в своей жизни надевавшему рюкзак. Мне же нужно практически туда же – здесь, на границе Кузбасса и Хакасии меня ждет приют Казыр.
«Эх, Казыр, Казыр, злая непутевая река! О чем бормочет твоя говорливая вода?» — писал о его Саянском тезке лауреат премии Ленинского комсомола Владимир Чивилихин. Но и правый приток Томи шорцы не просто так прозвали «бешеным». Небольшая долина, всего каких-то 13 километров, но эта чертова дюжина полна сложнейших порогов, перекатов и шивер. Летний грохот водных потоков, пена и фонтаны брызг сменяется рокотом лавинных сходов, выдыхаемых ожившими зимой горами.
Здесь нет дорог, сюда можно добраться только по железке — электричкой Междуреченск-Бискамжа, курсирующей раз в сутки. Рубилово через летний перевал на внедорожнике или же снегоходный путик по замерзшей Томи в расчет можно не принимать).
Но катамаранная переправа будет только завтра, а пока – я бегаю по Красноярску в поисках нормального ателье, а не вывески с громким названием на двери комнаты с единственным столом и дореволюционной машинкой «Зингер» и пополняю свой словарный запас словом «штукование». Потом обед в дешевой «социальной» столовке с практически домашней едой, разговор об особенностях национальной кухни с лицами титульной нации в «Бурятских деликатесах» и офигенский городской рынок практически без лиц кавказской национальности за прилавками.
Рыбные ряды – это просто праздник какой-то. Хариус, омуль, голец, сиг, чир, муксун, нельма – глаза разбегались от этого многообразия. Цены на оленину, правда, даже не московские, а скорее финские. Что мне, покупавшему ее на исторической родине практически вдвое дешевле говядины – совершенно не понятно. Правда, покупка так безуспешно ищущегося в нерезиновой орляка, меня с этим фактом примирила.
И вот уже вечерний вокзал, и я дожидаюсь паровоз на Абакан, и вот уже 15 минут слушаю по вокзальному радио напоминание пассажирам о недопустимости оставления багажа без присмотра и просьбе срочно подойти к оставленным у касс вещам. А потом прибегают сотрудники полиции и настоятельно требуют от всех эвакуироваться на мороз, поскольку вещи эти подозреваются в скором совершении теракта. И камера хранения по этой же причине закрывается вместе с лежащими в ее темном чреве моими лыжами. А до отправления поезда – 20 минут. В общем, хреновый из меня дипломат-переговорщик — на поезд я запрыгивал практически на ходу. Но — успел…
А успел я в вагон, наполненный 50/50 дембелями и откинувшимися зеками. Дембеля запомнились вызывающим внешним видом и скромным поведением – водку жрали тихо в крайних блоках около сортира. Правда, белые обшивы с аксельбантами да эполетами – я думал еще лет 5 как из моды вышли. Оказалось, ошибся. Зато зк не подкачали) – утром навеселился от души. Бессмысленно и беспощадно ими было скрадено 6 (шесть) комплектов стандартного плацкартного жд-белья. В упаковке. Зачем – полный икс три. По мне так даже на портянки не айс. Но всего за 40 минут грозными проводниками – я еще удивлялся, почему тут в вагонах одни мужики работают – вредительство было предотвращено, виновные найдены и социалистическая собственность вернулась государству. Но сам процесс был – заслушаешься, это вам не «пасть порву, моргалы выколю»)))).
Утро окрасило розовым местную электричку, и вот уже относительно столичный вид абаканских многоэтажек сменяется бескрайним раздольем бесснежной хакасской степи, усыпанной точками коров и баранов. Из кадра как-то резко пропадают автомобили и появляются хакасы верхом, встречающие или провожающие кого-то, что-то передающие или просто трусящие рысистым аллюром по каким-то своим делам. И минимализм деревенской архитектуры на одиноких разъездах в 5 дворов навевает упаднические мысли о безысходности и безработице, прерывающиеся грохотом закинутых в вагон деревенскими жителями мешков с свеженарубленным мясом. Кстати, -30 в электричке без отопления – это холодно. На все 4 вагона было всего две скамьи с обогревом, которые по дженльтменски отдали детворе и те радостно бились между собой за более «теплое местечко». Вот и все развлечения на 4 часа пути. А, еще полиционерский патруль регулярно туда-сюда по электричке бродил. И бабушка с пирожками.
В Бискамже электричку нам не заменили, — все, начиная от машинистов и кончая вышеупомянутой бабушкой остались теми же. А одинокие степные менгиры начали сменяться распадками Алатау – и за окном становится больше снега, холода и дыма из деревенских труб. И пар от незакрывшейся прозрачности Томи вдоль железки.
Выходить мне нужно было на 140 км – станции, которой нет и не будет на карте. Технически запрещено – даже в маловодье до воды ближе 50 метров. Но все равно останавливаются, высаживая охотников с подбитыми лосиным камусом лыжами и харюзовых рыбаков в стоящих колом плащах от химзащиты. В этот раз из электрички я вышел один – машинист даже спросил удивленно — сюда ли мне надо. Я хоть и был теоретически готов к подобному – удивился тоже. Стоя по колено в снегу. «Платформы в этом месте просто напросто нет. Нет ничего вообще. Даже таблички на столбиках. И кроме железной дороги глаз не находит ничего, сделанного человеком.» (с) Следов высадившихся с утра я тоже не увидел – перемело. По рации мне ответили, когда стук железнодорожных колес давно стих за ближайшим поворотом. А я уж было настроился вспоминать, как делать снежное убежище и стругать ножом елку на нодью).
Затем была переправа через Томь на обмерзшем катамаране, рассказ про два сломавшихся этим утром бурана, остатки загнанного, а затем и сожранного охотничьими лайками козла на тропе и неспешная трехкилометровая пешая прогулка вдоль прозрачнейшего Казыра до долгожданного приюта. И был вечер, и был коньяк с простой мужицкой закусью, и были тосты, знакомства и обмен впечатлениями от так по разному прожитой нами прошлой недели.
А утром была головная боль, полное отсутствие сотовой связи как класса, погасшая буржуйка, — 39 за бортом и +4 в столовой. И так, может за исключением легкого похмелья (да и то за всех ручаться не могу) – каждый день. Каждые два градуса в плюс от заветной отметки -40 – встречались радостными криками «Ура, потеплело!».
Выход в утренних сумерках, ровный темп неторопливого подъема, объяснения, чем сосна обыкновенная отличается от сибирской, а последняя от кедра ливанского. Любование сиреневой красотой перистых облаков над хребтом, одетым в сноукамовский камуфляж из укутанных белым покрывалом елок. И фантастическая белизна снега – когда по щиколотку, пояс, или грудь на земле или же капющон-два за шиворот при обстукивании дерева в процессе тропежки.
Первый же спуск поразил разнообразием рельефа и ландшафта – крутяки, поля, березки, суровые мегалитные дропы и лайтовые каменные чемоданчики – ощущения «это круче, чем секс» — остались у всех участников скатки. А внизу мы, отравленные кайфом спуска и кислородом, безуспешно пытались приклеить камус на застекленевшую скользячку или примотать его к лыже армированным скотчем, превратившийся на морозе в обычную серебристую ленту, совали мохеровые ленты за пазуху и ломали сушняк хвойных на костер в попытке хоть немного отогреть клеевой слой. Результатом же стали возгласы «Геликоптер нихт!» и тропа, аккуратно проложенная вдоль дымящейся воды сквозь прибрежный заиндевевщий кустарник и каменные прижимы.
Так и повелось — греться приходилось практически после каждого спуска – и редко-редко когда после второго. А камуса, развешанные на гвоздиках вокруг буржуйки стали неотъемлемой иллюстрацией нашего отдыха.
Вчерашний коньяк, или может быть холодный шлем на мокрой после подъема голове, напоминающий тогда скорее стягивающий обруч компрачикосов, нежели элемент защиты побудили меня вместо второй скатки остаться варить суп. Здоровье – оно, знаете ли, дороже. Больше подобного не повторялось — правда, в шапке потом на тропу ни разу не выходил – еще в избе в шлем облачался. А суп – тот вроде вкусный получился, некоторые даже «спасибом» поблагодарили)))).
Пока варил суп, наблюдал за злоключениями компаньона, забывшего дома лыжи со скитурными комплектами. Четыре раза в тот день он пытался зайти на гору – и все не судьба, не пускала она его. То не было снегоступов, то появились, да не того размера, то изначально не клеился камус и т.д. т.п. Все даже начали делать ставки, докуда он дойдет в очередной раз))). Сокатальщик даже пару раз собирал чехол выдвигаться в Геш, но ски-турный бог наконец проснулся и договорился с местными бурханами – оставил Миколу «почувствовать себя немного снегоступщиком», делать хорошие фото и распевать на всю округу песни про камуса), на свой лад изменяя слова известных песен – от Кипелова до Малежика.
Камуса вы мои камуса
Дайте я вас сейчас расцелую.
И все про себя вторили подобной мантрой, пытаясь догадаться, приклеится камус или нет, обматывая его согретым за пазухой армированным скотчем или лейкопластырем. А потом завершающий матерился (а скорее материлась), собирая на первых же 50 метрах тропы серые кусочки моментально порезанного кантами ставшего стеклянным крепежного полотна.
Наступивший вечер поразил всепоглощающей тишиной под звездным куполом. Казалось, сама мать-природа собрала все запасы алмазного фонда и небрежно рассыпала их по небу. При свете луны можно было читать. Или париться в бане на берегу Казыра. Когда печка гудит от заложенных дров, парная насыщена пихтовыми ароматами, в предбаннике пар стоит в метр – как раз на уровне столешницы и на улицу охладиться можно только на коврике – иначе ноги к снегу примерзают.
Но это пока вчетвером. А как только превысили критическую массу – моментально залили. В общем, синька — зло. Колхоз – тоже. Все-таки 11 человек в замкнутом пространстве – это много. Как по 30-40 тел на альпийских курортах в одно шале объединяются — вообще ума не приложу.
Тут я хотел пару абзацев помизантропствовать относительно нашей тусы в целом и бордер-стайла в частности, но новогоднее умиротворение заставило изничтожить написанное)))
…
Оставлю квинтэссенцию истории от том, как охотничий щенок Сэм получил кличку «Гулящ». В общем, народу было много, еда закуплена на все время пребывания и без раскладки, а точилки уничтожались в темпе немецко-фашисткого марша. Сам тоже руку со ртом приложил значительную))). В общем, была у Сэма реальная перспектива трансформироваться в новоприобретенную кличку в конце нашего отдыха)).
…
Ближе к отбою Гуляш сделал нам вечер, цинично нагадив на сноуборд, подтвердив широко известную в узких кругах присказку ски-спб-ру и показав свое истинное отношение к альтернативно экипированным.
А утро встречало ослепительно-радужным гало, искрящимся в снежно-солнечном тумане снежным одеялом и заиндевевшими, как у полярников, ресницами и бородами. Уханьем досок и барабанным звоном глубинной измороси, метровыми разрывами осовов и снегом с кедрача, отбиваемым палкой идущему впереди непременно за шиворот. Веселье лайтовых дропчиков с чемоданов сопровождалось непроизвольными акробатическими трюками катальщиков, будь то сальто в трещину на траверсе или падение со скальника практически на голову стоящим в кармане безопасности чуть ниже. Жаль, не заснял никто. А на заключительном спуске Куба в стиле «все за мной, я знаю прекрасный спуск» завел меня в свинорой, испортив все те прекрасные впечатления от прошедшего катального дня.
И снова коньяк под макание лука – этого «офицерского лимона» в солонку, возмущенное недоумение на нашу прекрасную кемеровскую сыроедку «Ты кормишь Гуляша НАШИМ паштетом оО?», и беспокойный сон на полатях под храп вечно заложенных носоглоток и кашель из застуженных бронхов. Хороши, однако, полати – с простынями, наволочками и пододеяльниками. Хотя и со спальниками тоже – дураков топить печку утром нет). Юго-восточные склоны кашляют в унисон с нами – каждый вечер в сумерках пару-тройку раз мы обязательно слышим хлопанье лавин.
И опять новое утро, и новый спот, и новая тропежка, и мерное звяканье подпятников в глубоком снегу, когда группа молчаливо ломит, благоухая в белом безмолвии «запахом фрирайда» – распространяя ароматы пропотевших термух и дегтярного мыла, дыма от печки и бензина с каталитических грелок, сухофруктов из пакетиков гуманитарки и чая с лимоном из железных термосов.
Теплело. Снежные грибы на короедном сухостое превращались в белого пакмана, а иголки инея переодевали деревья в маскарадных серебристых ежиков.
У нас же внезапно случился день ски-альпинизма. Когда, доказывая собственную крутизну, мы все сильно и одновременно забоялись (а кто круче боится – тот круче фрирайдер) и увели тропу с кулуара на гребень.
О, спорт – ты мир. Мир настоящих мужчин (и одной женщины)! Это было около пятисот метров вертикали настоящей борьбы. Когда подъем – на пределе держания камуса и за его пределом – когда реально ползешь на коленях, зарубаясь снятыми лыжами или же цепляясь за обламывающиеся ветки низкорослых березок. Внезапно проваливаясь по пояс и ниже. Когда даже не ногами, а уже всем телом чувствуешь под собой гидронапорку, и рука беспрерывно лежит на ручке сноупульса. Когда посреди цирка сваливаешься под камень по плечи – и понимаешь, что вот-вот пойдет и ты можешь просто не успеть вытоптать себе площадку. А из под ног вниз уходят пласты снега. И десять сантиметров сахарного песка глубинки. В общем по теплу наш подъем был – так минимум полноценная 2 а. Но – выбрались все. И довольны были – тоже все.
А наверху мы наблюдали, как группа бордеров решила поехать по нашим утренним следам. Не смотря на настоятельные рекомендации по рации этого не делать. Под вздох лавины недалече и наши предостережения «Ваша — следующая». В принципе спуск у них прошел ожидаемо – стандартный бардак с порядком следования и истошные крики по рации «Куда мне ехать?», раздающиеся над хребтами, окруженными мощью снежного фронта.
Однако Казыр оборону отстоял. Но и прорвавшиеся 15 сантиметров вайлд-сноу превратили каменные дзоты курума в мягкие волны природных дропчиков, а лавинные прочесы обновились в лайтовые 30-градусные положняки с кошерными прыгами. Где не надо было думать, хватит ли у тебя сил и техники выдержать линию, позволяющую тебе остаться в живых.
Молочка окутывала дальние гряды сопок, словно дым над водой стелились снежно-облачные заряды над вершинами рядом, а над тобой посреди сине-серого неба обжигал холодом белый диск желтого карлика звезды по имени Солнце. А у тебя — накачка пуха, шлейф за лыжами – и непередаваемое удовольствие от спуска по лесным полянам. И натуральное природоведение после — к приюту мы выкатывались вдоль ручья по охотничьему капканному путику, реально иллюстрировавшему все то, о чем читал в книгах Формозова и Руковского.
Крайний вечер запомнился всем… Появление литра заначенного спирта произвело фурор. К графинчику прикладывались все, включая не пившего до этого вечера приютчика. Окончилось все, естественно, катанием на сноуборде по крыше дома. И зашиванием до кости разорванной конечности. И пересмотром содержимого аптечки на будущее. А я же весь праздник, как сурок, проспал(((.
А на утро некоторые особо жадные до снега сбегали в крайний раз на горку, другие же предпочли в спокойной обстановке упаковать в горнопляжные чехлы уже не нужный шмурдяк. Неторопливый завтрак, сборы, паромная переправа, железнодорожная лавка из 3 вагонов, которую можно застопить, толпа спасателей-рыбаков-охотников-туристов в электричке, абаканское пиво с междуреченскими беляшами – и вот уже передо мной сверкающий нержавейкой и мрамором вокзал Новокузни, где банкомат сбербанка «легким движением руки» безаппеляционно заблокировал мою визу и в округе нет ни одного обменника. Хорошо, хоть билет до Новосибирска успел купить.
Горнолыжка закончилась — я еду на историческую родину – встречаться с родственниками и товарищами, есть копченую нерку, лакомиться вареньем из жимолости и дегустировать домашнюю медовуху. Но посещение родительского дома — это не совсем путешествие – так что о том, как все прошло — рассказывать не буду. Хотя рассказать о чем – есть)))).
